День первый
8 июля в "Правде" напечатана содержательная, интересная статья замечательного историка Юрия Емельянова "Конец блицкрига". В статье речь идет о первых днях войны, в том числе, о самом первом и о том, как руководство нашей родины встретило этот трагический день. Вопрос далеко не пустячный и, казалось бы, никакой неясности тут до сих пор не было. Как в вопросе о поведении, о мерах в первые дни нападения немцев правительств и других стран.
Так, правительство Польши, увы, на шестой день вторжения, начавшегося 1 сентября 1939 г., тайно перебралось в Люблин, оттуда – в Кременец, а 16 сентября, бросив свой народ на произвол судьбы, бежало в Румынию. Франция и Англия, объявившие войну Германии, восемь месяцев были озабочены тем, как "ошибочную" войну между капиталистическими странами превратить в "правильную" войну против социалистического Советского Союза. И дело уже дошло до того, что Англия отозвала своего посла из Москвы, а Франция нашего посла в Париже объявила "персоной нон грата". Что же касается намерений Германии, то тут Париж и Лондон пребывали в "атмосфере спокойствия и благодушия" (ИВМВ, т.3. с.90), а в середине мая 1940 г. сразу после немецкого вторжения правители Франции впали в такую панику, что по примеру поляков приняли решение о своей эвакуации в Тур, и уже на шестой день глава правительства Поль Рейно телеграфировал Черчиллю: "Вчера вечером мы проиграли сражение. Дорога на Париж открыта. Присылайте все самолеты и все войска, какие можете послать". Черчилль, конечно, ничего не послал, а явился собственной персоной, чтобы убедиться в катастрофе. А потом занялся эвакуацией через Дюнкерк за Ла-Манш английских, бельгийских, голландских войск, всего более 300 тысяч. Так было.
А что же в роковой час наше руководство? Ссылаясь на "воспоминания Чадаева", управляющего делами Совнаркома СССР, автор уверяет, что "в первые дни войны известную степень беззаботности, благодушие и беспечности проявили даже видные руководители страны". Как восемь месяцев в Париже и Лондоне? И ведь не просто "видные", а самые видные - члены Политбюро, заместители главы правительства. Дальше об этом так и сказано: в первые часы войны и в течение всего дня 22 июня "среди ряда членов Политбюро преобладали настроения, не отвечавшие серьезности ситуации". Да, именно такая картина в "воспоминаниях Чадаева": "22 июня после визита(!) к Вознесенскому я побывал также с документами у других заместителей Председателя Совнаркома. Не трудно было убедиться, что почти все(!) они еще не испытывали тогда больших тревог и волнений".
Но не странно ли: чиновник среднего уровня испытывал тревогу, а члены Политбюро, которые были гораздо шире осведомлены о положении дел, не испытывали. Неужели им было неведомо, как молниеносно Германия уже разделалась с Польшей, Францией и почти еще с десятком других стран Европы?
Дальше: "Помню, например, когда поздно ночью(!) закончилось заседание у Сталина, я шел позади К.Е.Ворошилова и Г.М.Маленкова. Те громко разговаривали между собой(!), считая развернувшиеся боевые действия кратковременной авантюрой немцев, которая продлится несколько дней и закончится полным провалом агрессора. Примерно такого же мнения придерживался тогда и В.М.Молотов". Очень интересно!
Но, во-первых, никакого "заседания" у Сталина в тот день не было, а состоялись 22 июня встречи вождя с вызванными им членами Политбюро, военными руководителями и наркомами. В ходе этих встреч принимались важные решения, давались срочные задания, указания, происходил обмен информацией. Во-вторых, все это, как свидетельствует "Журнал посещений кабинета Сталина", закончилось не "поздно ночью", а в 16.45, т.е. ясным июньским днем, когда до захода солнца еще четыре с половиной часа. Уже одно это ставит под сомнение памятливость Чадаева и вероятность подслушанного им почему-то громкого разговора. Но, в-третьих, Молотов и Маленков в этот день были в кабинете Сталина дважды, а Ворошилов – трижды. Так, что, это он, Сталин внушил им такую беззаботность, благодушие и беспечность? Я уж не говорю о том, что Маленков, пробыв у Сталина полчаса, последний раз вышел из кабинета в 12.00, а Ворошилов в третий раз пробыл там больше четырех часов до конца, и, видимо, вышел в 16.45 вместе со Сталиным. Так что, шествовать по коридору вместе с Маленковым поздно ночью Ворошилов никак не мог, тем более - во весь голос пороть чепуху.
Наконец, читал ли этот Чадаев выступление Молотова в 12 часов по радио? В нем было выражено предельно ясное понимание происшедшего: это никакая не провокация, а вероломное нападение на нашу страну по всей границе от Финляндии до Румынии, это война, и оратор назвал ее не как-нибудь, а Отечественной. О ясности картины свидетельствует и то, что Молотов напомнил о нашествии Наполеона. Да о чем речь, если он сказал еще и о заявлении ему германского посла Шуленбурга об объявлении войны и об утренней декларации Гитлера о том же самом. Хороша провокация!
После упоминания написанной в 1920 г. лихой песни Самуила Покрасса "Красная Армия всех сильней", слабенького, но тоже лихого романа Николая Шпанова "Первый удар", вышедшего в 1939 г., и популярной песни "Если завтра война", появившейся в 1937-м, в статье говорится: "Однако надежды на быстрый "сокрушительный удар по агрессору", высказанные в выступлении Молотова 22 июня, исчезали по мере того, как советским людям становилось ясно, что бои идут не на "вражьей земле".
Тут не все так. Во-первых, не следует смотреть на песни, стихи и романы как на факты государственной политики. Таких сочинений тогда было немало. Еще один энтузиаст писал, например:
Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтобы от Индии до Англии
Сияла родина моя.
Автор действительно погиб в боях Великой Отечественной войны, и вечная ему память, но это не сделало более достоверной его мысль, будто "мы" намерены были распространиться от Индии до Англии.
Ну, а где идут бои, не "становилось ясно", а стало ясно армии в первый же момент агрессии, а всему народу – из выступления Молотова в 12 часов. И в нем, кстати сказать, не было ни малейшего намека на "быстрый" удар. Главным в выступлении были призыв к единству и вера в победу.
К тому же, Молотов сказал: "Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать о себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом". Где тут хоть одно слово чадаевского благодушия? И ясно же, что все, о чем идет речь, требует времени и вовсе не является призывом к "быстрому сокрушительному удару".
Наконец, хорошо бы вспомнить, что именно 22 июня, не позже митрополит Сергий обратился к верующим с призывом встать на защиту родины. Подумать только, человек не от мира сего уже все понял, а члены Политбюро еще чухались?…
И тут надо сказать, что воспоминания Чадаева - это очень сомнительный источник. Уже тем сомнительный, что известный антисоветчик и людовед-первопроходец Эдвард Радзинский объявил, что они "представляют огромный интерес" и обильно цитирует их в своей несправедливо забытой книге о Сталине, вышедшей еще в 1997 г. Но дело, конечно, не только в этом, а прежде всего в том, что в воспоминаниях так много ошибок, искажения фактов, выдумок, что верить им можно только при очень уж большом, как у Радзинского, желании. Взять хотя бы в добавление к тому, что уже было отмечено, только кое-что из цитаций несравненного Эдварда.
Например: "На рассвете у Сталина были собраны(!) члены Политбюро плюс Тимошенко и Жуков". На самом деле ответственные лица были не "собраны", а являлись по вызову и, как уже сказано, решив свой вопрос или получив задание, уходили. И как в упомянутом выше эпизоде дело происходило не "поздно ночью", так и теперь люди были "собраны" не "на рассвете", а около шести часов утра, через два с половиной часа после восхода солнца в этот день.
Тут же: "Первый заместитель начальника Генштаба Ватутин отлучился на несколько минут из кабинета…". Ватутин прибыл в кабинет Сталина не "на рассвете", а в 14.00. К тому же тогда он не был заместителем начальника Генштаба, он стал им только в мае 1942 г. "Сталин позвонил по телефону заместителю начальника Генштаба Василевскому: "Немедленно передайте командующим фронтами, что мы выражаем крайнее недовольство отступлением войск". Зачем Сталину звонить заместителю начальника Генштаба, когда у него в кабинете сам начальник да еще нарком обороны? К тому же тогда Василевский не был заместителем начальника Генштаба, он стал им только в августе. Ну, а "выражаем крайнее недовольство" в устах Сталина в тот день - это из рубрики "Нарочно не придумаешь".
И опять, но уже в расширительном смысле: "В этот первый день войны все (уже не "некоторые видные", а все! - В.Б.) были настроены довольно оптимистично, верили, что это лишь кратковременная авантюра с близким провалом". Представьте себе, верили все, кроме Чадаева и митрополита Сергия. А Молотов после вступления по радио не пустился ли в оптимистический пляс?
"Я видел мельком Сталина в коридоре. Его рябое лицо осунулось". Стоп! Никто из маршалов и генералов, ученых и конструкторов, писателей и артистов, работавших или только встречавшихся с ним, никогда не писали о "рябом лице" Сталина. А у Громыко есть даже такое признание: "Где бы ни доводилось видеть Сталина, прежде всего, обращало на себя внимание, что он - человек мысли… Его тяготило, если кто-то говорил многословно, и невозможно было уловить мысль. В то же время Сталин мог терпимо, снисходительно относиться к людям, которые из-за своего уровня развития не могли четко сформулировать мысль. Когда он говорил, у него говорило даже лицо. Особенно выразительными были глаза. Он их иногда прищуривал. Это делало его взгляд еще острее… Мне случалось и не раз уже после смерти Сталина читать, что, дескать, у него виднелись следы оспы. Этого я не помню, хотя много раз с близкого расстояния смотрел на него. Что ж, если эти следы имелись, то, вероятно, настолько незначительные, что я, глядевший на это лицо, ничего подобного не замечал" (Памятное. М. 1988. Кн.1, с.199). Но как могли не заметить это Волкогонов, Радзинский и собратья, из которых никто никогда вообще не видел Сталина, но очень хочется им сказать о нем хоть что-нибудь неприятное на их взгляд. Чадаев видел Сталина гораздо чаще, чем Громыко, и вдруг, словно новость, - "рябое лицо". Это, как и многочисленные несуразности в его воспоминаниях, заставляет думать, что к ним хорошо приложил лапу кто-то из только что помянутых.
Лапа Радзинского тут же выводит о выступлении Молотова по радио: "Сталин выставил(!) Молотова вперед: он подписывал пакт – пусть и расхлебывает". Будто Вячеслав Михайлович по собственному капризу взял да подписал. Это типичная демагогия бродячего либерала.
И еще Чадаев о 22 июня: "Докладывает Тимошенко: " В первые часы вражеская авиация нанесла удары по аэродромам". Сталин: "Сколько же уничтожено самолетов?" - "По предварительным подсчетам, около 700". На самом деле в несколько раз больше". Какая легкость ума!.. Во-первых, даже в 14.00, когда Тимошенко последний раз был в этот день у Сталина, он не мог знать даже предварительно число потерь. День-то был в разгаре, бои-то шли, продолжались… А вот уж Чадаев-то, во-вторых, в начале 80-х годов, к которым относят его воспоминания, обязан был знать, коли взялся за мемуары, что самолетов мы потеряли не "в несколько раз больше, чем 700" (1400? 2100? 2800?), а примерно 1200 машин. В-третьих, обязан был сообщить, что в этот день наши летчики совершили около 6 тыс. боевых самолетовылетов и уничтожили более 200 немецких машин. А восемь летчиков в этот день сбили врага тараном. Вот их святые имена: Л.Г.Бутелин, С.М.Гудимов, А.С.Данилов, И.И.Иванов, Д.В.Кокорев, А.И.Макляк, Е.М.Панфилов, П.С.Рябцев (М.Кожевников. Командование и штаб ВВС в годы ВОВ.М.1977. С. 39).
Можно и еще кое-что вспомнить из первых дней войны. Так, рано утром 25 июня 236 бомбардировщиков и 224 истребителя авиации Северного фронта нанесли первый массированный удар по 19 аэродромам врага и уничтожили 41 самолет. Сами вернулись без потерь. В последующие пять дней налеты повторились. В общей сложности атакам были подвергнуты 39 аэродромов и выведено из строя 130 самолетов противника (Там же, с.46). Командующим ВВС фронта был генерал Новиков. Видимо, этот успех послужил основанием для его служебного роста: он стал главным маршалом авиации.
Такие горькие для себя факты первых дней войны подтверждают сами немцы: "Потери немецкой авиации не были такими незначительными, как думают некоторые. За первые 14 дней боев было потеряно самолетов даже больше, чем за любой из последующих таких же промежутков времени: с 22 июня по 5 июля 1941 года немецкие ВВС потеряли 807 самолетов всех типов, а с 6 по 19 июля - 477. Эти потери говорят о том, что, несмотря на достигнутую внезапность, русские сумели найти время и силы для оказания решительного отпора" (Мировая война 1939-1945. Перевод с немецкого. М. 1957. С.472).
А вот здесь Чадаеву можно поверить: "Сталин говорил, что надо поручить эвакуировать население и предприятия на восток. Ничего не должно доставаться врагу". Действительно, уже 24 июня был создан Совет по эвакуации, что тоже свидетельствует о ясном понимании масштаба угрозы. Но вот что тут же опять писал тот самый блудный либерал: "За этой фразой (набранной курсивом –В.Б.) - гибель от рук отступающей армии городов, сел, заводов, - азиатская тактика выжженной земли" (с.495). Я до сих пор не указывал страницы таких глоссолалий, но, т.к. кто-то может не поверить в их подлинность, дальше буду указывать. Ведь человек совершенно офонарел от ненависти к Советской эпохе и к русскому народу, ее главному творцу. Ну, причем здесь Красная Армия? Она, обливаясь кровью, сражалась и отходила. И в каком уме надо быть, чтобы спасенные нами заводы объявлять погибшими? Азиатская тактика! Ему по душе цивилизованная европейская тактика, например, французская: как немец грянул, так они тотчас объявили Париж и другие крупные города открытыми. Не троньте их! И через 43 дня капитулировали. Вот это политес… А кода немец кинулся на нас, Эдик с батюшкой и матушкой тотчас оказались в Ташкенте. Вот это европейская культура, перенесенная на азиатскую землю! К тому же, по воспоминаниям Чуковской, там, в Ташкенте, матушка Эдика, ведая распределением писательских пайков, очень по-европейски обкрадывала Анну Ахматову, как позже сам Эдик обокрал дочь генерала Деникина, о чем она жаловалась в "Литературной газете".
Потомственный шельмец презрительно клеймит небывалую в истории по размаху, невиданную по героизму народную эпопею эвакуации 20 с лишним миллионов советских людей, 2 600 промышленных предприятий, а том числе 1500 крупных, 2,5 миллиона голов крупного рогатого скота, 800 тысяч лошадей, 200 тысяч голов свиней. (ВОВ, энциклопедия. М.,1985. С.801-802). Он жалеет, что все это несметное богатство не досталось фашистам. Ему до сих пор ужасно досадно, что такие гиганты советской индустрии, как Харьковский тракторный завод, Гомсельмаш и Запорожсталь, для эвакуации которого, кстати, потребовалось 8 тысяч вагонов, в полной сохранности, на ходу не достались захватчикам и не начали бы работать на них.
И это не случайная оговорка, Радзинский и дальше не скрывает своего сочувствия и сострадания фашистам. Вот и еще черным по белому: "Следующей великой вехой в войне он сделал (вот захотел и сделал - В.Б.) битву за город своего имени…Город был превращен в пустыню, начиненную железом и трупами, но он не позволил его отдать" (с521). Ну, в самом деле, отдали же Варшаву, Брюссель, Амстердам, Париж… Столицы!
Почему не отдать областной центр Сталинград? Как бы радовался Эдик с Геббельсом такому подарку! Водили бы хоровод и пели бы песню "С чего начинается родина".
Но слушайте о зверстве большевиков дальше: "В декабре 1942 г. было подготовлено поражающее воображение контрнаступление" (там же). Откуда знать Эдику, что контрнаступление было подготовлено гораздо раньше, а 19 ноября оно началось. И вот самый-самый цимес: "В рождественские праздники заставили армию Паулюса медленно погибать от голода и морозов" (там же). Подумать только, в рождественские праздники оставили бандитов без жареной индейки с яблоками!
Таков человек, для которого "воспоминания Чадаева" представляет такой "огромный интерес", что он не жалеет сил для их популяризации. Эдвард Радзинский – старший брат фашистского прихвостня Александра Минкина, который в миллионном-тиражном "МК" вместе со своим начальничком Павлом Гусевым тоже до сих пор льет слезы о том, что победили в войне мы, его соотечественники, а не немцы. И, ах, говорит, если бы еще не в 45, а в 41 году! Увы, не сбылись мечты ни того, ни другого.
Писатель, публицист, литературный критик Владимир Бушин
Летать в России станет еще дороже
Креатив Госдумы так и прет: про букмекеров и депутатов
Вот это "Вызов"
