Сбер предпринял меры по усилению безопасности на объектах банка
Жизни экипажа самолета Ан-2 ничего не угрожает: у них ушибы, ссадины и ЧМТ
На Забайкальской железной дороге столкнулись два грузовых поезда: сошли 24 вагона с углем
Экипаж, пропавшего на Камчатке самолета Ан-2, выжил
"Газеты писали, что мой боевой товарищ, с которым ели из одного котелка, воевал за чеченцев…"
В эти дни исполняется 25 лет со дня начала войны, обнажившей слабость ельцинской власти – первой Чеченской кампании. В 1994 году в кавказском регионе, доставлявшем проблемы еще российским царям и даже вождю Иосифу Сталину, вспыхнули сепаратистские настроения. Федералы вовремя не заметили разгорающегося пожара, а затем и вовсе пытались решить конфликт исключительно силовыми методами. 11 декабря 1994 года федеральные войска вошли в Чечню, а уже 12 декабря подошли к столице восставшего региона – Грозному.
Подполковника Евгения Мишунина призвали в Вооруженные силы еще в 1981 году. К моменту начала войны в Чечне он уже был кадровым офицером, командовал отдельной ротой химической защиты. В 1994 году наш герой проходил службу в Екатеринбурге в составе мотострелковой дивизии. Журналисты Накануне.RU встретились с боевым командиром, участником чеченской войны.
– Когда вас призвали в армию и отправили в Чечню? В каких войсках вы воевали?
– В декабре 1994 года поступила команда 276 полку направиться в район города Грозного и вместе с ним туда направили мою роту химической защиты, в составе которой был взвод разведки и огнеметным взвод. Рота, которой я командовал, была очень специфичной, состояла всего из 24 человек, (и) я был ее командиром.
– В каких военных операциях вы приняли участие и что за операции это были?
– Все происходило накануне Нового года. Наш полк подошёл к Грозному с севера и часть подразделений полка не вошла в город. Они находились на хребте. Огневые расчеты раздали бойцам мотострелковых подразделений. Поэтому они убыли в город, а сам я вошел в Грозный уже в первых числах нового 1995 года. В районе грозненской улицы Лермонтова мы оказались в окружении и вместе с 3-им батальоном вели позиционные бои.
– Какова численность боевиков была, которые окружили вас в районе госпиталя?
– Это было не совсем окружение. Мы проехали через реку Сунжа, и потом мост, где мы были, буквально за несколько минут до этого взорвали. Некоторое время мы были отрезаны. Мы понимали, что враг находится вокруг, и поэтому заняли оборону. Особенно ночью мы следили за тем, чтобы чеченские силы не совершили прорыв.
– Широко была растиражирована фотография, на которой российский солдат во взятом Грозном играет на пианино, на его плече висит автомат. Видели ли вы такие же трогательные картины?
– Самой трогательной вещью было то, как 6 января приехала баня, а мы долго не мылись до этого, и наконец-то у нас появилась возможность помыться. В качестве бани мы использовали гараж скорой помощи. Я пошёл первым, и когда намылился, начался минометный обстрел. Там была такая же ситуация, как в книге "12 стульев" авторства Ильфа и Петрова. Это было очень трогательно. Слава Богу, что все тогда обошлось. Целым остались и я, и баня.
Фотография солдата и рояля обошла весь мир. Я ее помню, и это было тоже где-то в самом начале 1995 года.
– Как поддерживали себя бойцы вашей роты, за что они сражались?
- Главной задачей тогда было выжить и сохранить личный состав. Когда мы попали в Грозный, главной моей задачей было собрать людей с блокпостов. Частично это получилось. Тот же огнеметный взвод был со мной все время. До того, как в бое возле гостиницы "Кавказ" я не получил ранение. После этого меня эвакуировали из Грозного…
– Расскажите, пожалуйста, подробнее об этом бое…
– Это случилось в ночь с 17 на 18 января. В те дни я участвовал во взятии президентского дворца в Грозном. В районе этой гостиницы начался бой. Задача была нанести психологический урон противнику путем применения наших огнеметов. В основном, там мы применяли "шмели". Потом нам подвезли "рыси". Все для того, чтобы огня было больше, стало посветлее – для подразделений десантников и морской пехоты, чтобы они могли видеть подходящего противника. И, конечно, собственно говоря, когда мы вышли на рубеж огня, мы подверглись очень серьезному минометному обстрелу. Часть бойцов из разведывательного батальона с позывным "Орион" (которым командовал капитан Шадрин, сейчас он Герой России). Тогда наш выход задержался, и враг в итоге оказал яростное сопротивление. Только через двое суток удалось приблизиться к тому месту, куда мы направлялись. Меня на тот момент уже эвакуировали с ранением. Надо сказать, что боевую задачу мы выполнили, но чуть позже. Додавили, что называется. Общий итог был таким, что президентский дворец мы взяли.
– Точкой отсчета для начала первой чеченской войны стал момент, когда вся власть перешла в руки сепаратистов. У правительства Ельцина в это время не было ни сил, ни политической воли принять какие-либо эффективные меры, и, по сути, Чечня в период с 1991 по 1994 год стала практически независимой от России. Можно ли сказать, что Ельцин слишком поздно спохватился?
– Возможно, и так. Но мы же с вами не знаем, как все эти решения принимались и за какими столами. Но, на самом деле, да. Предпринимать тогда какие-либо действия было поздновато, надо было сразу все решать.
Но вот даже, когда уже в январе 1995 года объявлялись перемирия и мы останавливались, стрельба с их стороны продолжалась. Похоже, они тогда не знали о том, что наступило перемирие. Тогда за пару дней они успевали перегруппироваться. Тоже что-то неправильное происходило со стороны чеченцев. Мы все это понимали, но были не властны принимать какие-либо решения. Главная задача у нас была тогда сохранить жизни.
– Экс-глава МВД России Анатолий Куликов в своей книге воспоминаний написал о том, что Чеченская война бы не произошла в том случае, если бы Ельцин лично встретился с Дудаевым в те дни. Вы согласны с этим? Или, на ваш взгляд, переговорами было уже нельзя ничего решить и вообще с сепаратистами вести их нельзя?
– Сложно сказать. Возможно, что и можно было что-то решить тогда. На мой взгляд, противоречия были очень серьезными, и вряд ли эта встреча могла что-то исправить.
– Не раз в различных воспоминаниях тех, кто воевал в Чечне, фигурировали примерно такие фразы: "Мы не знали, куда нас направляют. Не имели даже представления, что нас везут в Чечню, на войну". Вы как относитесь к таким вещам?
– Это полная чушь! Если говорить про меня и тех, кто воевал вместе со мной, то можно сказать о том, что в декабре 1994 года мы собирались конкретно в Чечню. Другое дело, что у нас была такая мысль: "Вот приедем мы туда эшелонами, а там уже все нормально". Конечно, такое было. Но этого не случилось. Доехали мы, таким образом, до Моздока и дальше пошли уже своим ходом. Поэтому я даже не знаю, откуда все это взялось. Мои бойцы знали, куда они шли.
Даже был тогда один случай любопытный. Один из тех, кем я командовал, ушел в самоволку в ту ночь, когда мы по тревоге поднялись на погрузку и поехали в Чечню. Но, представляете, он тогда смог догнать нас в Моздоке. Пришел и доложил. Мы с ним до сих пор дружим (улыбается). Он сейчас живет в Екатеринбурге. У него есть награда – медаль "За отвагу!".
– Неоднократно читал о таких случаях, когда два командира вместе воевали в Афганистане, а с началом чеченских событий оказывались по разные стороны баррикад. Вы такие истории знаете?
– Да, такие истории случались.… Это, действительно, правда. Но среди моих друзей и знакомых такого не было.
– Во время первой войны в Чечне российское командование зачастую ставило авантюрные сроки операций. Было ли такое там, где вы воевали?
– Мне никто таких приказов не давал, но я слышал об этом, конечно. Если взять любую войну, ту же афганскую войну или Великую Отечественную, то я могу сказать, что нет таких букварей, по которым ты можешь научиться воевать. Везде ситуация по-своему развивается. Опыта набирались лишь тогда, когда нам шишек наставят. Трудно судить, но вряд ли в штабах российских тогда понимали, что происходит. Это был ад! Было по-настоящему страшно. Но потом это приобрело более-менее нормальные формы. В Грозном числа 15 января появилась комендантская служба, и нельзя уже было даже просто так курицу поймать и сварить обед или ужин. За это уже на гауптвахту сажали. Хотя до этого был полный беспредел.
– Говорилось не раз о том, что наше минобороны скрывало цифры реальных потерь в Чечне из-за того, что в стране была высокая социальная напряженность. Сталкивались ли вы с таким в реальности?
– Не думаю, что министерство обороны это именно скрывало. Скорее всего, они просто об этом не знали. Кстати, я был некоторое время после ранения пропавшим без вести. Меня в такие списки внесли. И нашли меня уже в Петербурге в госпитале. После моего ранения в дивизию 32-го военного городка в Екатеринбурге пришла весть о том, что Мишунина больше нет. Есть человек, который так сказал. Только через три дня я смог позвонить домой и сказать, что со мной все в порядке.
Мы до сих пор расхлёбываем эту кашу про потери в Свердловской области. У нас 16 человек, воевавших в Чечне и пропавших без вести. Мы сейчас все делаем для того, чтобы у их матерей была возможность хотя бы посещать места общих захоронений в Москве, Подмосковье и Моздоке. Кстати, Свердловская область потеряла в Чечне более 400 человек. Это одна из самых больших цифр по потерям в России, среди регионов. Очень трудно было собрать тогда все цифры вместе. Возможно, что такое и было.
Тогда мы читали газеты, которые нам привозили в Чечню. Говорилось о том, что наша задача заключается в том, чтобы разоружить боевиков, и когда мы читали о разоружении, в это время рядом с нами разрывались чеченские мины. И мы говорили с улыбкой: "Вот еще один шаг на пути к разоружению. Разоружили!". Юмор у нас был такой. Без юмора на войне никак.
– Какие чувства вы испытывали, когда в СМИ читали об одном, а в реальности происходило совершенно другое? При этом вы еще и участвовали в этом…
– Когда мы читали такие статьи, то в душе верили и надеялись, что через несколько дней журналисты напишут правду о нас…
Кстати, большие статьи появились намного позже, чем был штурм Грозного. Такие материалы пошли лишь тогда, когда стали привозить в российские города тела убитых…
Потом уже стали разбираться, кто и на чьей стороне был. Как, например, случай с Сергеем Богачевым. Получилось так, что он погиб в Рождество. 7 января мы вывозили его тело. Он был без документов. Был расстрелян в упор из своего же оружия. А через некоторое время были найдены его документы в одежде боевика, который был найден мертвым, но не опознанным. На Родине Сергея на Алтае в газетах писали, что он воевал на стороне чеченцев. А мы с Сергеем воевали вместе, питались из одного котелка… Для меня это было потрясением. А сколько таких судеб было? Далеко не он один был таким…
– Чеченские войны, как всякие другие военные конфликты, были полны откровенных ужасов. Что спустя 25 лет после начала первой чеченской войны вы помните больше всего?
– Я чувствую вину перед родителями погибших. У меня в роте есть одна невозвратная потеря. Это гибель моего бойца, рядового Алексея Дёмина из Новосибирска. Есть раненые, конечно. Мы пытаемся сохранить память. Делаем все, что можем. Это главное. Как бы мы ни пыжились, родители пропавших без вести дают нам оценку за нашу работу. Я продолжаю работать. Сейчас я до сих пор в строю. Занимаюсь патриотическим воспитанием.
– В политике один из главных принципов это – "худой мир лучше доброй ссоры". Но президент России Борис Ельцин его не придерживался. Войны в Чечне, события 1993 года и другие вещи тому пример. Погибло много ребят, многие пострадали. Можно ли говорить о том, что Ельцин не подходил в то невероятное сложное время на пост президента?
– Согласен с вами. К счастью, сейчас у нас с этим все в порядке. Если на минуту представить нашу Россию без Путина, то становится не по себе. Только ему сейчас одному везде не успеть. У нас страна большая и людей много. Верю в то, что со временем все будет нормально. Не люблю оглядываться назад. Что было, то было. Мы сейчас с уверенностью смотрим в будущее. Видим в глазах подрастающего поколения все больший интерес сейчас к истории.
– Вы сказали, что сейчас ситуация с президентом нормальная, а как бы вы могли оценить роль Ельцина в первой чеченской войне?
– Дело даже не в одном Ельцине. Ведь там было много людей, которые правильно или неправильно информацию преподносили, а Ельцин любил рубить с плеча.
– У нас сейчас говорят о том, что есть новая Россия и есть советская. Когда вы воевали в Чечне, вы чувствовали, что идете в бой уже за новую Россию или же все было по советской инерции?
– Нет, мне казалось, что я иду за советскую страну. Не было ощущения, что все будет по-другому, что все изменится. Даже сама операция звучала как "наведение конституционного порядка на территории Северо – Кавказского региона". Наведение конституционного порядка предполагает не только боевые действия, а вторая Чеченская война уже ставила задачу провести контртеррористическую операцию.
– Фактически сейчас Чеченская республика имеет негласный особый статус. На регион тратят в десятки раз больше бюджетных денег, чем на все остальные субъекты. Не говорят ли ветераны о том, что многие солдаты погибли зря, если это настолько обособленный регион, который стал этнически однородным?
– Знаете, что я вам скажу. Несмотря на то, что я воевал в Чечне, я ездил в Грозный за последнее время дважды. С разницей в два года. Даже за это время я вижу огромную разницу между тем, как выглядел Грозный, и как он выглядит сейчас. Да, наверное, у Чечни сейчас особый статус. Но люди себя там чувствуют в безопасности. У меня вот особые чувства с этим связаны. Я видел когда-то мертвый город, а сейчас там все по-иному. Пусть простят меня мамы погибших. Мы воевали не зря. Чувство удовлетворения у меня есть в глубине души. Хотелось бы, чтобы мир был во всей нашей любимой России.
Летать в России станет еще дороже
Креатив Госдумы так и прет: про букмекеров и депутатов
Вот это "Вызов"
