От "услуг образования" пора переходить к традиционной модели человекостроительства
Доктор исторических наук, профессор Вардан Багдасарян в беседе с Накануне.RU отмечает, что главной особенностью нашей системы фундаментальной подготовки всегда было развитие личности, которая затем осваивает знания, а не наоборот. "Мы в 90-ые годы, да и в 2000-ые увлеклись внешними иностранными моделями образования. Прежде всего, конечно, западной моделью образования и педагогики. Наше будущее — идти к самим себе", — говорит эксперт.
По мнению историка, между дореволюционной традиционной системой образования, которая, правда, не была так широко распространена, как советская, и самой неоклассической моделью, сформировавшейся в СССР после 30-х годов, больше сходств, нежели различий. Подробнее об этом он рассказал в интервью Накануне.RU.
— Вардан Эрнестович, мы хотели бы поговорить о будущем нашего образования. Итак, уход от Болонской системы сегодня провозглашен, но он не совсем состоялся — бакалавриат и магистратура остались, ЕГЭ как форма вступительных экзаменов — тоже. Поэтому вообще непонятно, от чего отказываемся, к чему идем?
— Когда задается вопрос — а что же такое "Болонская система", обнаруживается очень плохое понимание, что это. Зачастую вся "система" сводится к вопросу про количество лет обучения.
— Бакалавриат — это другое?
— Бакалавриат — это обучение стандартам, не фундаментальная подготовка, а исходно-прикладная, связанная с получением стандарта конструктивности в отношении осваиваемой программы. Идут давнишние споры — что лучше, сразу ли ориентироваться на практический вариант, который дает бакалавриат, или, как это у нас было — отталкиваться от фундаментальной подготовки? И сейчас приходит понимание, что без фундаментальной подготовки человека-творца создать нельзя.
— Человека-творца? Кажется, мы уже и забыли, что это такое?
— Нужно вспоминать. В общем-то, возвращение к человекостроительству, к созданию человека-творца — это отличительная особенность той модели, которая была у нас всегда. Без возвращения к истокам педагогики ничего не получится. Здесь вопрос не о годах обучения, а о самих принципах построения образовательного процесса.
А ЕГЭ — вторая компонента. Когда справедливо негодуют против ЕГЭ, негодуют не против самого Единого государственного экзамена, возмущает же нечто иное. Кто будет спорить с тем, что экзамен должен быть единым и что он должен быть государственным? Было бы странным, если бы каждый вуз по тому или иному предмету устанавливал свои правила и требовал что-то выходящее за рамки школьной программы. Такое, впрочем, мы проходили в 90-ые годы.
Вопрос не о том, что экзамен единый и государственный, а о том, что с определенного времени в качестве проверки знаний стала вводиться модель тестирования, ориентированная не на понимание, не на осмысление, а на запоминание некоего объема материала. Но ввиду того, что механическая память всегда краткосрочна, то смысл этого тестирования, этого натаскивания теряется. Вместо развития интеллектуальных качеств, ученики запоминают некий объем материала, что, в общем-то, не нужно, просто ни к чему.
В советское время для изучения той же истории надо было выявить причинно-следственные связи, от ученика требовали осмысления исторического процесса. Сейчас этого нет — система тестирования принципиально это нивелирует. Поэтому вопрос не в том, чтобы отменить ЕГЭ, вопрос в том, чтобы отказаться от системы тестирования и вернуться к классической для нашей страны форме экзамена в виде устного ответа, беседы экзаменационной комиссии и обучающегося, где выпускник или абитуриент проявляет свои умения, навыки и таланты, при этом оценивается и общий интеллектуальный уровень ученика, его мировоззрение.
— То есть вы говорите о некой национальной модели образования — советской? Или дореволюционной? О чем речь?
— В свое время Ушинский, 200-летие которого мы отмечаем в этом году, в своем исследовании показывал то, что образование не универсально. Существует американская модель, английская, немецкая, французская — он выводил различия из специфики национальных культур. А если мы посмотрим глубже, то они вытекают из специфики религиозного сознания, религиозной традиции. Мы не поймем американскую школу без кальвинизма, который лежит в основании генезиса американской нации, мы не поймем сингапурскую школу без конфуцианства и этой традиции, мы ничего не поймем в нашей системе педагогики, если не будем учитывать православную традицию. Тот же Ушинский был глубоко верующим человеком, он воспринял христианскую традицию от Климента Александрийского, Иоанна Златоуста, а уже советская педагогика базировалась на Ушинском.
И в этом отношении каждая культура, каждая система образования имеет в основе национальную культуру. Поэтому, размышляя над вопросом — а куда нам следует идти, можно вспомнить, что мы в 90-ые годы, в 2000-ые годы увлеклись внешними иностранными моделями образования. Прежде всего, конечно, западной моделью образования и западной системой педагогики. Но она применительно к нам, как показывает практика, не работает.
У нас своя культура, своя педагогика, которые не уступают никому в мире, если говорить о достижениях нашей цивилизации — тут не только освоение космоса, военные победы и свершения в спорте, но и достижения отечественной педагогики. Восстановить эту систему — наша цель, это то, к чему мы идем. Об этом говорил не так давно и президент России Владимир Путин, нам нужно взять лучшее из собственного прошлого, собственной системы образования — вот это наше будущее. Наше будущее — идти к самим себе.
— К слову о православном генезисе — как же в советской школе обходились без религии? А сейчас уже многие признают, что советская система образования была лучшей в мире.
— Несмотря на то, что в Советском Союзе декларировалась атеистическая система воспитания, воспитательная модель мало чем отличалась от христианской системы педагогики. В этом отношении прямой путь от Ушинского к Макаренко и дальше к развитию советской системы.
— Что общего в той и другой моделях?
— Почему мы можем говорить о каких-то константных вещах? Потому что это педагогика идеального, в отличие от западной педагогики: здесь ориентир не на сиюминутные потребности ребенка, а ведение ребенка к идеалу. Мы слишком увлеклись игрой "подстройся под ребенка". Вспомним, как говорил наш великий ученый и педагог Петр Лесгафт, критикуя эту систему: "Сегодня ребенок потребует конфету, завтра конфету с ромом, потом ром с конфетой, потом просто ром".
Ориентир именно на идеальность: педагог ведет к идеалу, зачастую ребенок сопротивляется, ему тяжело, но он идет по тому пути, под которым понимается общественный идеал. Такая идея, что человек, оказываясь в системе образования, преображается, становится другим — это глубокая православная идея преображения — она и в советское время действовала, ведь это была педагогика человекостроительства. Это соборность, а в советское время — коллективистское воспитание. Не конкуренция друг с другом, а каждый помогает другому, все работают над общим делом, и не только учитель и школа воспитывают, но воспитывает и коллектив. И в этом отношении пионерские организации продолжали эту традиционную российскую цивилизационную систему.
— И, как вы говорили, система фундаментальной подготовки заключается в том, что вначале мы развиваем личность, а потом эта личность осваивает знания? Почему так, ведь сегодня все настроены на практику, на компетенции?
— Потому что в противном случае происходит дрессировка человека. В начале формируем нравственные, интеллектуальные возможности, а потом этот нравственный, интеллектуально развитый человек осваивает знания. В этом отношении удивительным образом берем советскую теорию развивающего обучения, и берем труды первых христианских авторов, которые писали по проблематике педагогики, Климента Александрийского, Иоанна Златоуста, и мы видим, что очень многое было затем воспринято от той уходящей вглубь веков и восходящей к цивилизационному генезу системы в России.
— Понятно, что образование должно служить общественной идее. А какая у нас сейчас общественная идея? В советское время была идея научных свершений и технологического прогресса, сейчас мы возвращаемся к религии или ищем другую основу?
— В эпоху дореволюционной России был идеал в христианском понимании человека, как образа божьего. В этом отношении задача образования — это обожение, возвращение к идеалу, эталону, образу и подобию. Чем ближе человек будет подходить к этому идеалу, тем более успешно выполняются образовательные задачи. В советское время — та же идея.
— Как это?
— Изначально Наркомпрос возглавлял Луначарский, человек с глубокими философскими знаниями, атеист, но тем не менее он принадлежал к философскому течению, которое известно, как богостроительство. В центре этого учения — идея формирования нового типа человека, человека как духовноцентричной личности.
Идеи духовноцентричной личности и идеи преображенного человека в православии перекликались по форме и содержанию, несмотря на то, что государство было атеистическим. Сегодня этого ничего нет. Долгое время не было понимания главного — какого человека мы вообще строим? А что такое вообще человек? А ведь с этого нужно начинать. Надо дать ответ — что такое человек? И только дав этот ответ, мы поймем, как определенные его качества должны развиваться непосредственно в предметной деятельности. Надо вернуться к этому фундаментальному вопросу.
Что такое человек? Какого человека мы строим? Каким ценностям мы учим? Ценностный ориентир поставлен, это очень важный шаг в этом направлении. Но дальше постановка вопроса — каков человек? Что такое добро и зло? И эти фундаментальные вопросы для генеза должны решаться на уровне системы образования. Именно через систему образования, как известно, выстраивались мировоззренческие системы. Что с уваровской триадой: православие, самодержавие, народность — Уваров был министром просвещения, что в 1930-ые годы, когда произошел поворот к классицизму в образовании и произошло восстановление системы патриотического воспитания, когда вернули историю в школы.
Все начинается с образования, а потом переходит на другие общественные ниши. В этом отношении, можно сказать, что система образования — это тягач, локомотив, если работает система образования, то она может страну даже в тяжелом, кризисном состоянии вывести на необходимые рельсы. И наоборот, если работают все институции, но не работает система образования — будущего у такой цивилизации нет.
— Мы еще не разучились воспитывать творца? И вообще, будет ли место в этом мире для творца, а не "человека одной кнопки"?
— Есть многочисленные свидетельства, в частности нашего выдающегося математика Арнольда, который проработал и здесь, и там — он рассказывал, что американские коллеги объяснили, почему примитивизируется образование — если человек, начитавшись книг, получив достаточный уровень воспитания, будет стремиться не к покупке новых "айфонов" или стиральных машин, а будет увлекаться философией, музыкой, теоремами, то уйдет от той программируемой модели человека консьюмериста, человека-потребителя. А это угроза для корпораций.
Наш выход из глобальной западноцентричной системы — а мы находимся сейчас в конфликте с глобальной антицивилизацией — означает, что нам надо дать ответы по всем сферам. Не только по сфере военной, не только по сфере экономической, но и по сфере образования. Если мы разрываем с тем ориентиром, если считаем, что этот ориентир ведет в антропологическую бездну, если та система ведет к расчеловечиванию — мы должны восстанавливать человека, несмотря на то, что он деформирован.
Российская цивилизация сопротивляется, отвечает — и отвечает достаточно достойно — на вызовы фактически объединившихся против нее сил коллективного Запада, а фактически сил антицивилизации. Это дает основания полагать, что не все потеряно. И восстановление наших цивилизационных потенциалов предполагает многое, но прежде всего и один из первых шагов — это восстановление нашей системы педагогики. А педагогика — это то, как мы видим человека. Какого человека мы создаем? Ключевой вопрос.
Я полагаю, что еще не вечер, еще не забыты и методики, есть и учительский контингент, который знает, как все это делать, но нужны системные поправки.