Эти горы пока еще мирные : Аналитика Накануне.RU

Эти горы пока еще мирные

В эти дни исполняется 15 лет со дня преобразования Карачаево-Черкесской автономной советской социалистичекой республики в республику. Другая новость – 2008-й год объявлен в регионе "Годом родных языков" – карачаевского, черкесского, абазинского, ногайского. В последнем случае, так или иначе, принцип административного "родства" видимо преобладает над этническим, поскольку черкесам, например, составляющих немалую часть населения республики, гораздо ближе кабардинский и адыгейский "векторы". Во всяком случае, два вышеназванных известия как нельзя лучше характеризуют современное положение на Северо-Западном Кавказе. Если на северо-востоке (Ингушетия, Чечня, Дагестан) главная проблема – война, то здесь некоторые противоречия подчас связаны именно с несоответствием административного и национального. Плюс, конечно же, масса иных нестыковок, как характерных для всего пространства от Каспийского до Черного морей, так и отличающих конкретно Закубанье, Карачай, Балкарию и Кабарду. О том, может ли произойти территориальный раскол КЧР и КБР, какова перспектива "черкесского вопроса" и в чем состоят недостатки российской кавказской политики в интервью Накануне.RU рассказали заведующий отделом Института политического и военного анализа Сергей Маркедонов и эксперт Центра политической конъюнктуры Оксана Гончаренко.

Вопрос: На фоне сложной ситуации на Северном Кавказе в принципе как бы Вы могли охарактеризовать положение на северо-западе региона, сравнивая его с нынешним положением на северо-востоке? В какую сторону ситуация может измениться?

Сергей Маркедонов: Ситуация на Северо-Западном Кавказе стабильная в значительной степени. Мощного сепаратистского движения, которое было в Чечне, нет. Я не говорю, что там проблем не существует. В 90-е годы были проблемы разделения двух субъектных республик. Возникал вопрос участия адыгов в грузино-абхазском конфликте. Но того радикализма, тех экстремальных форм, которые имели место на Северо-Восточном Кавказе, не было. Я имею ввиду осетино-ингушский конфликт, или создание, де-факто, чеченского государства, или мощный исламский радикализм в Дагестане.

С другой стороны, для северо-запада Кавказа характерен весь перечень проблем, которые отличают Кавказ вообще и российскую политическую ситуацию в целом. Во-первых, очень мощная роль неформальных схем, институтов управления. В республиках сейчас происходит разочарование в дискурсе национализма, который был популярен в начале 90-х годов. Националисты везде приходили к власти, но оказались не всегда успешны, не смогли решить социальные и экономические проблемы. Отсюда протестное движение, которое уже сейчас приобретает исламистский характер. Мы это видели в Нальчике. Нальчик стал в определенном смысле рубежным пунктом, показал, что на Северном Кавказе присутствует не столько этнический национализм, сколько радикальный ислам, становящийся главным для российского государства вызовом. Вроде бы Нальчик показал, что исламистское подполье успешно ликвидировано, но в этом году мы увидели новые проявления активности радикалов. Так в чем главная проблема? В том, что решаются тактические вопросы, но не убираются корни, которые порождают их. Во-вторых, сохраняется высокий уровень коррупции, клановости. Отношение к исламизму изменилось - понятие "ваххабит" выражается не в реальном содержании, но превращается в ярлык.

Ничто не говорит о том, что ситуация в КБР и КЧР будет впрямую повторяться по примеру северо-востока. Для Чечни был свойственен сепаратизм. Сейчас там главная угроза исходит не от боевиков, а от власти, которая вроде бы пророссийская, но очень самостоятельна в своих действиях. Своеобразная региональная самодеятельность. В Дагестане - исламский радикализм. Он всегда был выражен больше, чем национализм.

Ингушетия – здесь скорее общее разочарование в новом российском государстве. Ингуши в 1991 году за Ельцина голосовали почти на 100%, причем без всяких административных ресурсов. У них была большая вера в то, что российское государство существенно изменит отношение к ним. А получилось по-другому. Был осетино-ингушский конфликт, ингушами проигранный. Потом были волны беженцев из Чечни, общая тяжелая социально-экономическая ситуация. Плюс, с приходом Зязикова, получилось то, что мы имеем теперь – управленческий состав республики к Москве лоялен, но с населением у него диалог не сложился. Здесь присутствует не столько идейно-политический протест, сколько протест фрустрированного социума. Словом, каждая республика в чем-то уникальна. Нельзя их приводить к единому знаменателю. Если говорить о Западном Кавказе, то случай с КБР – это, прежде всего, проблема земельных отношений, которая приобретала в начале 90-х этнический оттенок. И сейчас есть подобная угроза. Важно помнить, что хорошей земли там не слишком много. В случае с КЧР – одна из главных проблем, проблема сильного лидера. Батдыев потерял немало личной популярности после скандала с Кавказцементом. У него всегда теперь этот скелет в шкафу стоять будет.

Оксана Гончаренко: Обстановка на Северо-Западном Кавказе более спокойная. Ситуация не такая острая, в отличии от Ингушетии и Дагестана. В Адыгее и КБР так получилось благодаря деятельности руководства республик, поскольку их возглавляют лояльные федеральному центру люди, которые делают упор на экономическое развитие региона. Они развивают контакты с центром, с федеральным бизнесом, в большей степени они свои отчеты в администрации президента делают в экономической плоскости. Местные журналисты говорят, что в КБР есть изменения к лучшему. Хотя и проблемы существуют, в том числе экономические, связанные с переделом собственности в Приэльбрусье. Однако ситуация в сфере безопасности выглядит не очень остро.

Что касается КЧР, то там слабый лидер, но либо не столь остро стоит вопрос межэтнической конфликтности, либо играет роль русский фактор. В Черкесске традиционно много русского населения. Местные русские элитные группы выступают в качестве некоего компромиссного механизма в отношениях между карачаевцами и черкесами. На северо-востоке неблагоприятная ситуация. Хотелось бы верить, что такой сценарий на северо-западе не столь возможен. То, что происходит в Ингушетии и Дагестане, связано с тем, что власти в этих республиках не очень настойчивы. В Ингушетии есть недоверие к власти, к правоохранительным органам, которые подчиняются Зязикову. Их тоже не считают гарантом стабильности. И это провоцирует много проблем. В Дагестане ситуация связана с межклановыми противоречиями. Далеко не всех устраивает Муху Алиев, и не всех устраивает распределение постов между аварцами, которое произошло после того, как он занял должность. Данный момент надо учитывать. В КЧР и КБР таких предпосылок пока нет. В КЧР неприятие власти пока не перешло в стадию активного протеста. Авторитет Батдыева не очень высок. Но поскольку население по этническому принципу не так сильно расколото, во многом за счет русских, то и не происходит эскалации конфликта. В КБР в этом плане пока спокойная ситуация. Многие считают, что приход Канокова способствовало тому, что некий компромисс был найден. И после событий в Нальчике ситуация выглядит благополучно. По крайней мере, в масштабные инциденты не выливается. А что касается общей перспективы – ресурсов для экстремистских объединений там не так много. Они не располагают такой базой, какая была в 90-х. То, что происходит в Ингушетии и Дагестане, показывает, что боевики отрабатывают деньги, которые были получены в августе. Стараются доказать свою значимость в предвыборный период. Но, я думаю, что ресурсов для того, чтобы схожая повторилась ситуация в КБР и КЧР, у них нет.

Вопрос: Учитывая все факторы, может ли вопрос административного деления повлиять на обострение или успокоение ситуации на Северо-Западном Кавказе? Я имею ввиду появление национальных районов в Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии, а также проблему возможного включения Адыгеи в состав Краснодарского края.

Сергей Маркедонов: В КЧР появились Абазинский район, Ногайский район. В случае с КБР не полностью вернулись к той нарезке, которая была до депортации 1944 года. Но определенным образом вопрос решался. Я не думаю, что сейчас этнический фактор будет основополагающим. Это важно в том смысле, что какие-то районные элиты получили некие преференции. Полагаю, на этом всё и успокоится.
Если регион даёт "Единой России" 100%, то еще не значит, что он лучше всего интегрирован в российский социум. Обычно, чем больший процент идет за партию власти или за президента, тем больше у региона проблем. Если у региона все нормально, то ни к чему демонстрировать сверхвысокие результаты. Высоким результатом оттеняется реальная проблематика. В общем, ничего удивительного нет. Но Кавказ всегда стремился к административно-управленческой самостоятельности. Пока в этом нет политико-сепаратистской составляющей. Какой может быть в Адыгее сепаратизм, если в республике самих адыгов всего 22%? Другой вопрос, что если бы военный сценарий реализовался, то их поддержали бы другие адыгские субъекты. Но сейчас это вряд ли возможно. Тем не менее, административные изменения актуальны. Они еще раз показывают, что федеральная власть решает не те задачи. На Кавказе не надо добиваться 100% результата для "Единой России". Результат должен быть один – интеграция территорий. Она возможна только через интеграцию социальную, управленческую. Не через обособление. Центр как делает – вы нам лояльность демонстрируйте, а мы будем закрывать глаза на ваши мелкие безобразия. Мы вам позволим больше, чем Липецку, Калуге, Ярославлю. Но вы показывайте рвение административное. Поддерживайте Москву. Ну, и показывают. Послушать Рамзана Кадырова или Канокова – так они Москву любят больше, чем Лужков или Громов.

Оксана Гончаренко: В Кабардино-Балкарии первостепенны экономические противоречия. Все местные муниципальные конфликты связаны с экономическими ресурсами. Одна из главных тем - развитие Приэльбрусья и туризма. Там компактно проживает балкарское население, которое контролирует местную собственность и отстаивает права на эту территорию, выражает непонимание - почему сейчас у них должны всё это отобрать, подразумевая важные туристические объекты. Ясно, чтобы развивать Приэльбрусье, надо построить очень много. Чтобы построить, надо решить вопрос о земле. Но обращения балкарцев в суды вряд ли будут продуктивны. Они уже доходили до федеральных инстанций, но там предложения о территориальном выделении или особенных правах не были поддержаны. Поэтому правовым механизмом ситуацию урегулировать нельзя. Поэтому, полагаю, в конечном итоге – балкарцам придется поступиться интересами. Не исключено, что Каноков предложит какой-то компромиссный механизм.
Что касается Адыгеи, надо посмотреть подробнее, почему некоторые местные федеральные органы ликвидировали и чем мотивировали их ликвидацию. Не так давно на федеральном уровне принято решение, по которому федеральные органы в регионах признаются дорогостоящими для бюджета и малоэффективными. Поправка была инициирована и поддержана потому, что расходы на содержание госслужащих в регионах за последний год возросли. Поэтому сокращение избыточного количества федеральных чиновников – мера, первой пришедшая в голову и руководство Минфина ее поддержало. Я думаю, что тема "тихого" включения Адыгеи в Краснодарский край – не более, чем слухи. Могу заверить, как человек знакомый с принципами укрупнения регионов, что вопрос присоединения Адыгеи к Краснодарскому краю на повестке дня не стоит уже давно и в ближайшее время не будет стоять.

Вопрос: Как сказывается на общекавказской ситуации, и в частности, на северо-западе региона, проблема разъединенного народа: деление на адыгов, черкесов и кабардинцев? Насколько продуктивно сохранение объединенных республик национально разных кабардинцев и балкарцев, карачаевцев и черкесов? Насколько сейчас актуально и возможно административное новое переустройство и объединение Адыгеи, Черкесиии и Кабарды в одну республику?

Сергей Маркедонов: Безусловно, сказывается. Отсюда традиционная обеспокоенность России по поводу грузино-абхазских отношений. Многие ветераны абхазской войны из КЧР и КБР – это не просто дедушки-ветераны. Это люди, связанные с бизнесом, люди во власти. В случае обострения грузино-абхазской ситуации, они в той или иной степени будут участвовать в событиях. Отсюда - скептическое отношение России к изменению статуса-кво в зоне конфликта. Я не думаю, что территориальный раскол КБР и КЧР, с дальнейшим объединением адыгских земель, принесет позитивный результат. В любом случае, это должно быть последним шагом какой-то большой реформы. Представим, что их объединили – три элиты начнут драться за куски. За то, кто в объединенной республике какие купоны будет стричь. Другой вопрос, что неформальный характер власти от объединения республик не меняется. От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Сумма должна меняться в Москве. Москва должна менять национальную политику, главной целью которой должна стать огражданивание власти. Нынешняя КБР вполне может существовать как субъект. От того, что мы ее назовем Нальчикской губернией, ни кабардинцы, ни балкарцы никуда не уедут. Они там останутся. Нужно сделать так, чтобы кабардинец, приехав во Владикавказ, мог бы пользоваться защитой закона, чтобы он мог там сделать бизнес. Надо сделать так, чтобы русский во Владикавказе или Нальчике, или в Майкопе чувствовал себя хорошо. А кабардинец мог бы в Москве себя уверенно чувствовать, не бояться, что его побьют какие-то молодчики. Вот задача – давайте обеспечим равенство перед законом в стране. А как обозвать эти территории – это уже 25-го уровня вопрос.

Оксана Гончаренко: Как показали события в Адыгеи, многие национальные общественные организации, в первую очередь – черкесские, действуют несамостоятельно, а как механизм для создания определенного общественного мнения в интересах некоторых элитных групп. Таким образом, есть возможность использования этнического фактора в политических конфликтах. Это очень серьезно, так как национальные "моменты" всегда вызывают серьезный общественный резонанс и серьезные последствия. Местные элиты этим зачастую пользуются, что деструктивно влияет на обстановку. Я думаю, что нереально говорить о разделении КБР и КЧР. Это не соответствует региональной политике федерального центра в части эффективности управления. Обычно субъекты стараются объединить. Полагаю, Москва не поддержит разделение и законодательно легальным путем это осуществить тоже нельзя.

Вопрос: Можно ли сейчас реально рассуждать о решении "черкесского вопроса", о возвращении в Россию более трех миллионов адыгов? Насколько осуществим данный проект?

Сергей Маркедонов: У меня, кстати, вызывает большое сомнение цифра – три миллиона. Откуда она берется? Ведь в 19 веке, когда мухаджиры появились, черкесами иногда называли всех кавказцев. Далее - адыгами мы считаем адыго-абхазскую группу, или только адыгов, живущих исключительно на российской территории, без абхазов. Есть адыго-абхазское единство. Но есть и подразделение. Три миллиона… Сколько из них окончательно отуретчились и стали идентифицировать себя в качестве турок? Для кого из них гражданская турецкая идентичность важнее этнической? Человек может сказать – я абхаз, но прежде всего – турецкий гражданин. В 1990-е годы почти во всех адыгоязычных субъектах были приняты законы о репатриации. Можно сказать, что Россия мешала массовой репатриации в Адыгею и КБР. Но в Абхазии тоже был такой закон, и репатриантов там было всего до 1500. Вот цифры возвращенцев. Можно вспомнить неудачное возвращение косовских адыгов в Майкоп, многие из которых вернулись в Косово. Дело в том, что черкесские романтики-националисты не понимают одной вещи – черкесы и адыги в Турции, Иордании и КБР - это уже разные нации. У нас народы развивались в условиях 70-летнего государственного атеизма. Многие их них не воспитывались в условиях исламской идентичности. В Турции по-другому, в Иордании по -другому. Разное отношение к исламу – были случай, что из числа репатриантов – косовских адыгов, на Кавказ проникали ваххабиты, которые потом доставляли Духовному управлению мусульман (ДУМ) Адыгеи большие проблемы. Сами адыги на них жаловались. В общем, мы имеем дело с разными идентичностями. Не факт, что эти идентичности быстро срастутся. Любой процесс исторического возрождения имеет объективные ограничения. Нельзя дважды входить в одну реку. И процесс чеченского возрождения, который вылился в Ичкерию, показал свою неудачу. И процесс казачьего возрождения, когда неоказачье движение вылилось в ряженых пьяных казаков. Невозможно вернуть что-то, если история уже прошла. Невозможно вернуться в то, как было до. Те случаи, которые есть, массовыми не будут. Очень многим репатриантам в Турции живется нормально. Они занимают посты в академической структуре, многие поехали в Европу, есть много потомков мухаджиров в Голландии, в Израиле. Они нормально там устроились. Считать, что будет массовое возвращение, вряд ли возможно. Это националистическая романтика.

Оксана Гончаренко: Здесь стоит посмотреть миграционное законодательство. В Краснодарском крае до недавнего времени политика в отношении мигрантов проводилась достаточно жесткая. Наши регионы, как правило, не совсем занимаются вопросами миграции, даже когда должны. Миграционные программы есть практически у всех, но они не обеспечены ресурсами местных бюджетов. Поэтому эти вопросы у администраций на втором плане. Но скорее всего, никто специальных условий для репатриантов создавать не станет.
Чтобы приток этой массы сказался на обстановке, надо чтобы он случился. Тут следует посмотреть на вопрос с двух сторон. С одной стороны – грядет олимпиада в Сочи, этот проект требует рабочей силы, будет колоссальное количество рабочих мест, расчет сделан на то, что в Краснодарский край приедут люди из других регионов. С другой стороны – потенциал межэтнических конфликтов вырастет – это объективный фактор. Он и так высок. Поэтому к вопросу надо подходить взвешенно. Не только в кавказских республиках, но и в Краснодарском, в Ставропольском краях потенциал возникновения конфликтов велик за счет того, что этническая структура населения очень разнообразна и разнородна. Все это, и положительный фактор - развитие экономики, и отрицательный – конфликтогенность, следует учитывать.

Вопрос: Как бы Вы могли в целом оценить современную российскую политику на Северо-Западном Кавказе и на Кавказе вообще?
Сергей Маркедонов: Я не считаю, что в российской управленческой культуре наверху произойдут какие-то изменения. Основополагающая система, которую я называю административный рынок, сохраняется. Здесь персоны не важны. Управление Кавказом как оно было в общих чертах имперским, не в смысле подавления, а в смысле реального управления, когда территория не интегрируется, а только внешне контролируется, таковым и останется. Основы этой политики не изменятся.

Оксана Гончаренко: Самый главный минус в том, что четкой стратегии управления Северным Кавказом и отдельными его субъектами на федеральном уровне пока нет. Это главная проблема. Нет всеобъемлющей концепции. Решения принимаются конкретно по каждому случаю, тактические, исходящие из ситуации в каждой конкретной республике. Но целого видения не просматривается. Или оно есть, но не воплощается в практических решениях.

ПН	ВТ	СР	ЧТ	ПТ	СБ	ВС

ПН	ВТ	СР	ЧТ	ПТ	СБ	ВС

ПН	ВТ	СР	ЧТ	ПТ	СБ	ВС

Главное сейчас

Новости все материалы

Больше новостей

Архив материалов

Аналитика все материалы