No Logo... : Аналитика Накануне.RU

No Logo...

Накануне госсекретарь США Колин Пауэлл выступал перед студентами в Принстонском университете, штат Нью-Джерси. Повод для общения был уважительный – учебное заведение отмечало юбилей Джорджа Кеннана – считающегося в Америке одним из авторов внешнеполитической доктрины времен холодной войны. Кеннан предугадал крушение СССР с точностью до десятилетия, за что его особенно ценят политики.
По большому счету, выступление Пауэлла стало пространной лекцией на тему "мир после красной угрозы". В речи госсекретаря было несколько любопытных моментов, которые явно заслуживают прямого цитирования.

"Я тогда был простым офицером, хорошо выученным лейтенантом. У меня не было времени на то, чтобы знакомиться с работами Кеннана или чьими-то еще работами. Через какое-то время меня отправили в Германию, а там моим боевым участком стал тот самый железный занавес – граница между западной и восточной частями страны. Мой командир вывел меня на позицию и сказал: "Вот от этого дерева до этого дерева ты должен держать оборону.
- Как именно?
- Когда появится русская армия, ты должен ее остановить.
- Понятно. Пожалуй, я справлюсь.

Кто мог представить тогда, что через какое-то время в статусе военного советника президента Рейгана я окажусь в Кремле, вместе с госсекретарем Джорджем Шульцем, на переговорах с новым главой СССР Горбачевым. И мы будем говорить о том, что происходит в Союзе, и Горбачев, посмотрев через весь стол на меня, вдруг улыбнется и произнесет фразу, понятную только солдату: "Генерал, мне очень, очень неудобно. Но, кажется, вам теперь придется искать нового врага".

Собственно, не в Пауэлле дело. И даже не в улыбчивом Горбачеве. Дело в том самом враге, которого Америка, словно по его совету, искала последние десять лет. Враг не мог не появиться, потому что общенациональный враг нужен всегда, когда есть проблема с национальной идеей. И вот теперь враг найден. Спасительный враг. У него борода, как у Бин Ладена, глаза, как у Ким Чен Ира, одежда, как у иранских аятолл; ружье, как у Хусейна; голос, как у Кастро, а выправка, как у Уго Чавеса. Он угоняет самолеты ножами для резки бумаги, собирает по частям центрифугу для обогащения урана, громит полицейские участки в Багдаде. Враг превосходный, многофункциональный, словно Виндоуз. К тому же его американская версия легко переводится на другие языки: Колин Пауэлл в Саудовской Аравии – враг взрывает жилые дома в Эр-Рияде; Колин Пауэлл в Москве – враг взрывает моздокский госпиталь. Так появляется общий язык. Единая операционная система.
Но иногда оказывается, что система дает сбои. А потом оказывается, что при всем ее совершенстве, она не может заменить собой другую систему – чуть менее совершенную и чуть более древнюю. Систему под названием Жизнь. Жизнь, в которой есть голод и смерть, 14 часовой рабочий день за 9 центов в час, страх за родных, безысходность и нищета. В этой системе живет большая часть населения планеты. И у этого населения теперь тоже есть национальная /или интернациональная/ идея. Идеальный враг. Он объединяет народы не хуже Олимпиады-80. Как вы думаете, кто бы это мог быть, мистер Пауэлл?

Все это, на самом деле, лишь замысловатое предисловие к небольшому отрывку из книги, которую сегодня мы представляем читателям Накануне.Ru. "Нет Логотипа" - полунаучный труд, принадлежащий перу канадской писательницы и журналистки Наоми Кляйн . В бестселлере, удостоенном Пулитцеровской премии, рисуются контуры новой, глобальной цивилизации, цивилизации свободной торговли и транснационального капитала. На Западе книгу тут же окрестили библией антиглобализма – на наш взгляд, незаслуженно. На самом деле, автор довольно аккуратно, хоть и не беспристрастно анализирует проблемы, возникшие перед человеком XXI столетия. В большинстве примеров Кляйн опирается на собственный опыт, что только добавляет тексту убедительности. Ниже мы публикуем лишь короткий фрагмент из 600-страничного исследования. "Нет Логотипа" недавно издана на русском языке и уже пользуется ажиотажным спросом.

ОТРЫВОК
Вступление. Сеть брэндов.

Если наклонить голову, закрыть левый глаз и прищуриться – все, что я увижу из окна – это 1932-й год – прямо там, у озера. Бурые складские корпуса, трубы, выкрашенные в цвет овсяной муки, на стенах – исчезающие логотипы давно уже забытых брэндов: "Lovely", "Gaywear". Это старый промышленный Торонто – район швейных фабрик, скорнячных мастерских и свадебного ширпортреба. До сих пор почему-то никто так и не догадался взять подряд на слом и вывоз этой рухляди, и, по меньшей мере, в радиусе восьми-девяти кварталов современный город небрежно разбросан прямо поверх старого.
Я написала книгу, пока жила в этом призрачном швейном районе, в десятиэтажном здании, некогда тоже являвшемся складом. Многие высотки вроде этой уже давно заколочены, окна в них разбиты, а трубы остыли. Вся капиталистическая польза таких зданий проявляется только, когда на их залитую битумом крышу поднимают огромные сверкающие билборды, напоминающие водителям, ползущим по автобану вдоль озера, о существовании пива Molson, автомобилей Hundai и радиостанции EZ Rock FM.

В двадцатые-тридцатые улица была наполнена русскими и польскими эмигрантами, всегда торопившимися в лавки, где спорили о Троцком или о ситуации в Международном Союзе Швей. И сегодня – как тогда - старики-португальцы раскатывают вдоль тротуаров целую экспозицию из платьев и плащей, а за углом ты всегда сможешь купить свадебное ожерелье из хрусталя, если вдруг оно тебе понадобится /для костюма в Хэллоуин или для школьного спектакля/. Однако, чтобы застать настоящую жизнь, нужно спуститься кварталом ниже, пройти через россыпи посредственных украшений – прямо на Сахарную Гору. Тут и раньше был конфетный рай, и теперь двери открыты до двух часов ночи – чтобы удовлетворить невинные полуночные желания клубной молодежи. И в магазинчике, что дальше вниз по лестнице, тут все так же идет скромная торговля - среди лысых и голых манекенов. Хотя чаще сам магазинчик используют в качестве сюрреалистических декораций для съемок школьного фильма или быстрого телеинтервью.
Смешение эпох придавало Спадина-Авеню, так же как многим другим забытым пост-индустриальных районам, какое-то моментальное, случайное очарование. Чердаки и мансарды тут всегда полны людьми, осознающими свою причастность к городскому искусству, но в большинстве своем не выставляющими это напоказ. Ведь если кто-то вдруг заявил бы о своих исключительных правах на Спадина-Авеню, то все остальные почувствовали бы себя грошовыми подпорками и весь этот многоэтажный мир вмиг бы обрушился.
Понятно теперь почему таким неуместным было желание Городского Совета отметить заслуги Спадина-Авеню целой серией культурных инсталляций? Сначала появились стальные фигурки, прикрученные к фонарям: женщины, склонившиеся над швейными машинками и группы забастовщиков с непонятными плакатами в руках. Дальше – хуже. Был установлен огромный медный наперсток – прямо на углу района, где я жила – одиннадцать с половиной футов в высоту и одиннадцать в ширину. Две огромные синие пуговицы были словно обронены рядом на тротуаре. Сквозь каждую из пуговичных дырок пробивалось по тщедушному деревцу. Слава богу, Эмма Голдман, известная анархистка и борец за права трудящихся, проживавшая на этой улице в конце 30-х, уже не увидит, как борьба рабочих из текстильных районов превращается в капиталистический китч.
Наперсток – это лишь самое заметное воплощение мучительных поисков нового самосознания в этой арматурной сетке. Повсюду старые промышленные корпуса подверглись перепланировке и переустройству, становясь жилыми "пентхаусами" с названиями вроде "Конфетной Фабрики". Обноски индустриализации уже давно стали материалом для остроумных дизайнерских находок – списанной рабочей одежды, джинсов трудовой марки Diesel и ботинок Caterpillar. Так и рынок вчерашних коммуналок, отремонтированных с лоском – никелированный душ, туалет, подземная парковка, спортивный зал прямо у Бога за пазухой и круглосуточные консьержки - этот рынок просто обречен на процветание.
Мой домовладелец – человек, начинавший когда-то с производства и продажи плащевых накидок в "лондонском" стиле – до сих пор отказывается продать наше здание из-за его исключительно высоких потолков. Когда-нибудь он сдастся, конечно, но пока площади у него еще арендуют несколько швейных мастерских, чей бизнес слишком ничтожен, чтобы перемещать его в Азию или Центральную Америку и которые по неизвестной причине не желают следовать промышленной моде в отношении местной рабочей силы. Остальная часть здания сдана инструкторам йоги, продюсерам документальных фильмов, дизайнерам, писателям и художникам – под жилье и работу.

Shmata-парни, все еще торгующие плащами в следующем офисе, приходят в ужас, когда видят двоюродных братьев Мерилина Менсона, с грохотом шагающих через холл в коммунальную ванную - в своих цепях, в кожаных сапогах, скрывающих бедро, с тюбиком зубной пасты в руках. Но что они могут поделать? Мы все застряли здесь – между повседневной грязью экономической глобализации и недряхлеющей эстетикой телевизионного рока.

ДЖАКАРТА. – Спроси ее, что она делает? Что за марка? Ты понимаешь – марка? Я попыталась продемонстрировать, забросив руки за голову и отогнув воротник рубашки. Не в первый раз этим индонезийским рабочим приходится общаться с такими как я – людьми, приходящими сюда, чтобы поговорить об ужасных условиях на фабриках, где кроят, шьют и клеят для транснациональных компаний – вроде Nike, GAP и Liz Claiborne. Но эти швеи ничем не напоминали пожилых портних, встречавшихся мне в лифте там, дома. Все они здесь – еще дети, лишь некоторым уже исполнилось 15, и уж совсем немногим – 21. В тот самый день в августе 1997-го возмущение дикими условиями работы привело к забастовке на швейной фабрике Кахо Инда Ситра, что в промышленном районе Кавасат Берикан Имусантар на окраине Джакарты. Поводом для работников Кахо, получающих около двух долларов в сутки, стало то, что их вынуждали работать сверхурочно, но не платили за эту работу даже по минимальной ставке. После трехдневного простоя менеджмент предложил компромисс, обычный для стран с нарочито небрежным отношением к трудовому законодательству. Две тысячи рабочих возвращаются к станкам – все, за исключением 101 девушки, которые – так показалось руководству – и были зачинщицами стачки. – Мы по-прежнему не считаем вопрос закрытым – сказала мне одна из них, раскрасневшаяся от досады, с полными отчаяния глазами.

Конечно, я сочувствовала. Но, будучи иностранкой, представительницей Запада так сказать, я думала также и о том, на какую текстильную марку они работали здесь, на фабрике Кахо, - чтобы, вернувшись домой, это позволило мне нанести свой, журналистский удар. Так мы и стояли – набившись вдесятером в бетонный бункер размером с телефонную будку, пытаясь разгадать загадку.
- Эта компания производит длинные рукава для холодной погоды, - сказал один рабочий.
- Свитеры, может быть? – гадала я.
- Нет, не свитеры. Если вы собираетесь выйти на улицу, а на улице холодно, вы достаете…
- Я поняла – пальто?
- Нет, чуть легче, чем пальто…
- Куртку?
- Но не такую длинную.
Вот ведь незадача: на экваторе куртки ни к чему /их не найти ни в шкафу, ни в словаре/. Но, тем не менее, чем дальше, тем больше канадцы предпочитают надевать холодной зимой вещи, сшитые не упорными мастерами со Спадина-Авеню, а юными азиатками, работающими в адском климате. В 1997-м Канада импортировала из Индонезии лыжных курток и "алясок" на 11,7 миллионов долларов против 4,6 миллионов в 93-м году. Обо всем этом я знала. Но я никак не могла понять, на какую же конкретно марку трудились люди в Кахо, пока не потеряли работу?
- Не такую длинную, понятно. Но что там за эмблема? – спросила я снова.
Последовало тихое перешептывание, а потом – ответ: London Fog.
Глобальное совпадение, подумалось мне. Я начала рассказывать работницам, что моя квартира в Торонто находилась в здании, где тоже когда-то шили "лондонские накидки", но осеклась, поняв по выражению их лиц, что человек, решивший поселиться на швейной фабрике, не может внушать ничего, кроме опасений. В этой части планеты сотни рабочих каждый год сгорают заживо, потому что их бытовки обычно расположены выше цехов, и выбраться оттуда во время пожара невозможно.
Сидя со скрещенными ногами на бетонном полу в крохотной комнатке, я вспоминала своих соседей по дому – инструктора по Аштанга-йоге на втором этаже, художников-мультипликаторов на четвертом и распространителей благовоний на восьмом. Похоже, эти девушки из большого экспортного края – прямые наши соседки, связанные с нами, как это часто бывает целой сетью фабрик, шнурков, франшизных схем, плюшевых медведей и наименований брэндов, опутавших планету. Еще нас связывала марка Esprit – ее здесь тоже производили. В юности я работала консультантом в магазине, торговавшем вещами от Esprit.
Ну и, разумеется, Mc Donald’s. Его только что открыли недалеко от Кахо, что лишь разочаровало рабочих – эта так называемая доступная еда была им совершенно не по карману.
Обычно сообщения об этой вселенской сети товаров и брэндов теряются в эйфоричной рыночной риторике, прославляющей глобальную деревню, невероятное место, где дикие племена в джунглях стучат пальцами по клавишам лаптопов, где бабушки на Сицилии занимаются электронным бизнесом, а "глобальные" подростки делятся друг с другом, как написано на веб-сайте компании Levi’s, "международным ощущением стиля". Все компании от Coke до Mc Donald’s и Motorola скроили свою маркетинговую стратегию из этих наднациональных принципов, но удачнее всех лозунг опутанного логотипами мира сформулировала IBM – "Лучшие решения для маленькой планеты!".
Понадобилось не так много времени, чтобы сквозь маниакально-приторные определения глобализации начали проступать трещины ее подлинного смысла. За последние четыре года мы, на Западе, стали все чаще замечать новые признаки "глобальной деревни" - такие, как увеличивающийся экономический разрыв и монополизация культуры.
Это деревня, где некоторые действительно "мультнациональные" граждане, далекие от желания наполнить мир рабочими местами и общедоступными технологиями, заняты выкачиванием невообразимых прибылей из стран, находящихся на задворках цивилизации. В этой "деревне" живет Билл Гейтс, зарабатывающий 55 миллиардов долларов, в то время как треть его сотрудников считаются временно нанятыми, и в этой деревне его бизнес не знает конкуренции, поскольку все конкуренты либо связаны с глыбой Microsoft, либо безнадежно устарели на фоне последней моды к укрупнению software-компаний. Конечно, это именно та деревня, где мы соединены друг с другом паутиной брэндов, но если посмотреть на эту паутину с изнанки, то увидишь трущобы вроде тех, что я навестила под Джакартой. IBM утверждает, что соединяет мир, и это правда отчасти, как правда и то, что нередко его международное присутствие сводится к простому использованию рабочей силы для производства компьютерных чипов и источников энергии для наших машин. На задворках Манилы, например, я встретила семнадцатилетнюю девочку, собиравшую CD-ромы для IBM. Я сказала ей, что очень поражена тем, что в таком юном возрасте она выполняет столь сложную работу. Мы собираем компьютеры, ответила мне она, но мы не знаем, как обращаться с ними. Выходит, у нас, несмотря ни на что, не такая уж "маленькая" планета.
Наивно верить, будто западные потребители не извлекали из всего этого выгоду с первых дней колониализма. Третий Мир, как говорится, и нужен для того, чтобы обеспечивать комфортную жизнь Запада. Но что представляет собой по настоящему новый объект для исследования – это лишенное всякой коммерческой привлекательности происхождение знаменитых брэндов. Прошлое кроссовок Nike оказывается тесно связанным с потогонными фабриками во Вьетнаме, Куклы Барби – с малолетними тружениками Суматры, Starbucks – с выжженными солнцем кофейными плантациями Гватемалы, а нефть группы Shell - с разоренной и загрязненной дельтой реки Нигер.
Название No Logo не следует понимать, как прямой призыв /"Нет Логотипам!",например/, и это – ни в коем случае – не новый брэнд /мне приходилось слышать о серии "No Logo"/. Скорее, это попытка зафиксировать антикорпоративный дух, свойственный многим моим молодым современникам.

Эта книга основывается на одной простой гипотезе – чем больше люди будут знать о секретах глобальной паутины брэндов, тем скорее эти свидетельства вызовут к жизни новое политическое движение, мощную волну протеста, которая захлестнет транснациональные корпорации, прежде всего те, что так кичатся высокой репутацией своих брэндов.
Я хочу подчеркнуть, однако, что эта книга не ставит исчерпывающий диагноз, она содержит лишь сторонние наблюдения. Это в некотором роде проверка целой системы /преимущественно подпольной/ – информирования, организации и планирования протеста, целой платформы взглядов и идей, уже охвативших несколько континентов и несколько поколений."

ПН	ВТ	СР	ЧТ	ПТ	СБ	ВС

ПН	ВТ	СР	ЧТ	ПТ	СБ	ВС

ПН	ВТ	СР	ЧТ	ПТ	СБ	ВС

Главное сейчас

Новости все материалы

Больше новостей

Архив материалов

Аналитика все материалы

No Logo...

Константин Горький

Архив материалов

Другие статьи

Экспертное мнение

Архив материалов

Мнения из сети